Элла Панеях: «Как только появляется статистика, возникает соблазн работать на показатели, а не на людей»
- Вкладка 1
В 2008 году произошло событие, которое до сих пор в Европейском университете в Санкт-Петербурге называется Великий пожарный кризис. При проверке пожарные обнаружили огромное количество нарушений по своей части. В частности, университет располагается в историческом здании, и его главное фойе украшает огромная чугунная лестница, которую по пожарным стандартам следует забетонировать. А по стандартам архитектурного надзора этого делать ни в коем случае нельзя: это историческое место, здесь жила морганатическая супруга Александра II, тут бродят приведения. Противоречие стандартов разных ведомств привело к тому, что один из лучших университетов в России просто закрыли. После этого руководство Европейского университета приняло решение: вы нас атакуете, а мы вас за это будем изучать. И по инициативе Вадима Волкова, который тогда был проректором, а сейчас является ректором, был создан Институт проблем правоприменения, чтобы изучать, как происходит правоприменение в России.
Я тогда училась в Америке и приехала, не доучившись, чтобы стать первым директором этого института. В нем я начала читать курс криминологии. Мне казалось, что передо мной очень простая задача — нарисовать то, что называется траекторией прохождения уголовного дела. Мы с Кириллом Титаевым и Денисом Примаковым — два социолога и один юрист — решили, что эта задача на одно совещание. Взяли маркеры, доску, стали смотреть в УПК, в нормативную базу — и поняли, что не можем этого сделать. Тогда мы позвали юриста, который занимается уголовным процессом, сели вчетвером — и снова поняли, что не получается. Нормы противоречат друг другу. Мы не можем нарисовать даже просто формальный путь уголовного дела. «Да что ж за безобразие», — сказали мы и решили запустить маленький проект, попросив нескольких юристов и адвокатов помочь нам понять, как это происходит на самом деле, как уголовное дело проходит по разным стадиям.
К этому моменту мы уже перестали надеяться нарисовать обычную схему из типового американского учебника криминологии. Мы поняли, что предписанные нормы у нас невозможны к исполнению и люди создают внутри системы специальные практики, чтобы дело все-таки проходило по этим буеракам и доходило от фиксации события, которое может оказаться преступлением, до суда. Эти практики незаконны, бесчеловечны и приводят к чудовищным последствиям. Первое последствие — сфабрикованы практически все уголовные дела, даже те, где посадили реально того, кто виноват. Дело сделано не так, чтобы соответствовать юридическим нормам и верно отражать последовательность событий и обстоятельств, которые сложились в этом преступлении, а так, чтобы легче, без препятствий, без лишних вопросов пройти через конвейер передачи кейса от ведомства к ведомству, от должностного лица к должностному лицу.
Что в этом конвейере застревает? Застревают те дела, которые мы больше всего хотим, чтобы были расследованы. Это второе последствие. Застревают дела против людей с ресурсами, застревают дела против профессиональных преступников, потому что они знают, как устроена эта машина, знают, как ей сопротивляться, застревают дела со сложной структурой, застревают дела с повторяющимися событиями. Например, дела по домашнему насилию, так как это череда маленьких кейсов и доказать, что происходит одно и то же, что семья становится адом для детей или для стариков, очень трудно. Гораздо труднее, чем доказать, что два пьяных подрались и один другому сломал руку — этот кейс проходит систему легко. Кроме того, застревают дела с реальными пострадавшими. То есть наркотическое дело, где нет никакого жалобщика, где состоялась провокация и в результате агентурной работы было что-то зафиксировано, проходит легко. В отличие от дела, где пострадал реальный человек, так как он знает, что произошло, у него есть своя история и он не хочет менять эту историю в угоду бюрократической легкости фиксации кейса и того, чтобы хоть кого-то да наказать.
А если эти дела застревают, то полицейские делают все, что по возможности они отсеивались на входе. То есть полицейские просто не начинают работать над такими делами, чтобы они не застряли на середине или превратились в «висяк». У нас постоянно растет доля преступлений «без жертвы», доля преступлений с очень простой фабулой и доля ненасильственных преступлений. Почему? Потому что есть категория ненасильственных преступлений, которую легко фабриковать и раскрывать.
И третье последствие — самым частотным нарушением полицией прав человека становится нарушение прав потерпевшего. Истории, когда потерпевшего подвергли жестоким пыткам, случаются не часто, но если вы пришли в качестве потерпевшего и ваше дело не хотят принимать, ваши права будут тем или иным способом нарушены. Обычно — мягким, вас постараются обмануть, сделать вид, что дело зарегистрировано, но не зарегистрировать его в реальности. Выдать вам бумажку, которая является не этим вот знаменитым талоном КУСП, а просто какой-то бумажкой, пообещать, что «мы будем расследовать», позвонить вам любезно, если расследование в течение первого дня увенчается успехом, или забыть о вас в противоположном случае. Но иногда доходит до реальных историй потерпевших, которые мы периодически слышим, когда людей запирают или самих делают обвиняемыми в том или ином деле в попытках избавиться от дела, с которым они пришли.
Такая система со всеми ее последствиями — это бич всех больших полиций. Даже общественный контроль в демократических странах не справляется с тем, чтобы это зло не возникало. Он справляется с тем, чтобы оно не разрасталось до таких масштабов, как в России. Но если вы видите большую полицию, в которой работают хотя бы десятки тысяч людей, а в российской полиции работает около миллиона, вы увидите все то же самое. Вы увидите попытки выбирать дела, попытки надавить на свидетеля, надавить на обвиняемого, попытки фальсифицировать документы. Чем это обычно кончается? Обычно это кончается тем, что в системе появляются люди, которые идут к прессе, и начинается скандал, который подхватывают политики. Проштрафившемуся подразделению меняется начальство, показатели системы обнуляются. Но потом, если оставить эту полицию большой, все начинается сначала. Потому что у полиции очень мало обратной связи. Обратная связь от общественности, довольна она или нет криминогенной обстановкой в своем районе, по понятным причинам не решает проблему до конца. Чем свободнее артикулирование от населения, тем больше требований оно предъявляет. Нет этих проблем, на самом деле, только там, где нет большой полиции как очень высокой иерархической пирамиды.
В России эти проблемы гипертрофированы. У нас нет механизмов обнуления. Российская полиция сверхцентрализована. У нас одна полиция на всю страну. Плюс две больших следственных организации и три или четыре маленьких. Но, в принципе, все расследует та же полиция или следственный комитет. Все остальное — капля в море, включая ФСБ. У нас такой же иерархией является прокуратура, такой же иерархией являются суды. В этой силовой системе, у которой есть право применять насилие к другим людям, вы не придумаете никакой другой обратной связи для начальства, кроме как собирать статистику о том, что они делают. Как только появляется статистика, появляется давление показателей, и возникает соблазн работать на показатели, а не на людей.
Единственное реальное решение — иметь маленькие полиции, подчиненные чему-то гражданскому на очень низком уровне. Когда у вас маленький американский городок и в нем полицейское подразделение на 30 человек, которое отвечает непосредственно перед выбранным мэром или выбранным городским советом и дальше не подотчетно никому из силовиков, вы можете этого избежать. Они, конечно, все равно норовят отчитаться статистикой, но они могут на нее не работать, потому что они укоренены в этом городке. ФБР с трудом ухитряется стребовать с них отчетность по восьми типам преступлений из имеющих сотен, чтобы собрать хоть какую-то статистику, которую можно агрегировать по всей стране. Но чем больше численность полиции, чем больше уровней иерархии, чем выше централизация, тем труднее бороться с последствиями.
Фрагмент дискуссии, приуроченной к выходу книги «Траектория уголовного дела: институциональный анализ». Дискуссия состоялась в Сахаровском музее 21 декабря 2018 года.