Мария Шклярук: «Все меняется через культуру, через внешнее давление, через прозрачность, через открытость»
- Вкладка 1
Мне кажется, книжка уникальна тем, что это сочетание всех методов, которые есть. Количественные методы нам в большей степени доступны только по судебной системе, и поскольку у нас есть база судебных решений, там много переменных, много данных, можно что-то строить. Сейчас у нас есть также данные по сообщениям о преступлениях, но когда мы писали книжку, этого не было, и на самом деле количественные методы работы в институте были не так развиты. Поэтому, помимо большой агрегированной статистики и подтверждения количественным методом основных категорий, у нас было много наблюдений.
В один год мы ездили по нескольким регионам РФ, брали очень много интервью, в другой наблюдали за работой участковых дежурных частей. По неделе проводили в одном отделе полиции — с утра до ночи и иногда ночью. Мы видели всю работу дежурной части и работу участковых — чем они занимаются, где бумажки, где не бумажки, где нужно заполнять журнал радиационного фона, где еще пятнадцать других журналов. И, наверное, самое интересное в этом плане: когда берешь 50-е интервью в пятом субъекте, и оно уже похоже на другое, это говорит о том, сколько сопоставлено историй.
Раньше я сама работала в этой системе, и с подготовкой этой книги связано одно из моих сильнейших воспоминаний. Это момент, когда я поняла, что такое социология и в принципе такие подходы. Дело в том, что когда вы начинаете разговаривать с юристами и следователями и спрашиваете: «А как бы вы тут посоветовали по уголовному делу?», они отвечают: «Каждый случай уникален». Надо разобраться, всегда есть свои нюансы, никогда нельзя заранее сказать. Точно так же, будучи следователем, поступала я. Я была абсолютно уверена, что у меня все хорошо с тем, что называется правосознанием.
Я никогда не брала взяток, я очень ответственна, я любила свою работу, это был очень крутой период моей жизни. Я в семнадцать лет надела погоны, училась в Университете МВД, работала в РУБОПе, сначала следователем, затем зам. руководителя следственного отдела. Я прошла все эти истории. И я всегда придерживалась ровно того же убеждения, что, конечно, каждый случай уникален. Всегда нужно взвесить, проверить. Иногда бывает очевидно, когда, например, приезжаешь на убийство и там лежит труп с тремя ножевыми ранениями, тут вряд ли произошло что-то еще, но бывают всякие пограничные случаи.
Но когда мы разбирали систему показателей, Элла Панеях предложила нарисовать матрицу, как следователи и оперативники принимают решения, какие у них есть стимулы, какие статьи. Теперь я понимаю, что это была примитивная регрессия. И она нарисовала, как будет действовать следователь. Я для интереса взяла и заполнила по своим типичным статьям, которые мы расследовали. Типа 318-й. И — на 99% совпало. В этот момент у меня случился страшный кризис, я потом два-три дня ходила сама не своя. Это как? Ведь я все осознаю, я никогда не стремилась сильно следовать палочной системе, у меня были не скажу взыскания, но конфликты, когда я шла поперек системы. И большинство моих решений все равно укладывается в схему. В этот момент я поняла, что это такая наука.
Конечно, от политической обстановки и от институциональных условий зависит, что можно изменить сейчас и что можно изменить крупно. Но, погрузившись в госуправление, социологию организаций и прочее, я прекрасно понимаю, что все меняется через культуру, через внешнее давление, через прозрачность, через открытость и вот это все. И я бы, наверное, сказала, что первое, что можно изменить сейчас, — должна быть нулевая толерантность к пыткам. То есть и в пенитенциарной системе, и в тюремной системе — нулевая толерантность к любимой истории вроде толкнул, дал подзатыльник. Нужно понижать порог допустимого насилия. То есть нетерпимыми быть к любому случаю. Это значит, что и задерживать так нельзя, как задерживают. Есть ситуации, когда это оправдано, но неоправданные истории должны быть все прекращены. А второе — должен быть реальный общественный контроль. Все эти ситуации с ОНК, с усилением роли адвокатуры — эти вещи нужно делать, просто чтобы хоть как-то облегчить ситуацию.
Если же говорить о крупных реформах, как ни странно, раньше я была противником, но за время всех наших исследований стала сторонником муниципальной милиции. Я до сих пор считаю, что в принципе можно еще поспорить про региональную милицию — нужна она или не нужна, но ключевая идея — опустить охрану общественного порядка на муниципальный уровень. Всю бытовуху и прочее оставить на региональном уровне, условно говоря, на базе Следственного комитета, слив его с крупными оперативными подразделениями службы расследования.
А дальше, мне кажется, должны быть всякие истории про изменение культуры и эффективности процессов. Такие дела, какие сейчас проходят в суд, в мое время постеснялись бы нести. Нас бы прокурор не пропустил. Стандарты уголовных дел, что нужно было проверять раньше и что нужно проверять сейчас, — это просто небо и земля. Даже если просто резко поднять стандарт доказываний, и где есть только признание — заворачивать, система отреагирует на сигнал. Потому что начнут увольнять или еще что-то. Но я не думаю, что это сейчас возможно. Хотя интересно посмотреть, что будет с судом присяжных, который сейчас ввели. Я всем своим друзьям и знакомым очень рекомендую идти. Мне кажется, при тех стандартах доказывания, к которым сейчас привыкла система, может быть, даже и это сработает. А все остальные рецепты, мне кажется, понятны.
Основная проблема, которая нарастает начиная примерно с 2006 года, — сильное регулирование плюс огромный рост недоверия. Уже двенадцать лет. Правоохранительную систему это охватило в 2007-2008 году, прокуратуру — с 2009-м. Когда в Следственном комитете 50% следователей, а остальные их проверяют, ими руководят и еще раз проверяют, происходит наращивание непроизводительной части организации. И так происходит во всех органах власти. Когда говорили о том, что нужно проводить реформу госуправления, она тоже уперлась в то, что слишком сильны контролирующие органы. Чтобы достаточно сильно поменять что-то в госуправлении, нужно сделать так, чтобы туда перестала приходить прокуратура, которая переключилась на всех после того, как у нее забрали следствие.
У нас во всей системе госуправления — от правоохранительных органов до гражданских — нет культуры принятия ошибки. И очень мало кто готов брать и что-то делать, потому что всем уже дали несколько раз по рукам, все уже немножко пообломались. И вроде как тише едешь, дальше будешь. Это такая история, которой как раз занимается правоприменение. Потому что в принципе в кодексе все написано: нужно оправдывать в случае сомнений, нельзя опираться на признание вины, того нельзя, этого нельзя, всего нельзя. Но правоприменение совсем другое. Все правила уже истолкованы в пользу правоохранительной системы. И суды не будут пересматривать.
В этом плане возможно только отрубить статьи. То есть выхватить основу, на которой эти правила принимают. В принципе мы это много обсуждали. У нас есть подготовленный законопроект еще в ЦСР, связанный с таким комплексным снижением тяжести статей, с резким снижением сроков давности, с резкой отменой наказаний в виде лишения свободы по ненасильственным преступлениям. То есть такая комплексная история, которая просто отнимает возможности так поступать. Можно было бы сделать это первым шагом, а дальше уже начинать делать какие-то другие шаги.
Фрагмент дискуссии, приуроченной к выходу книги «Траектория уголовного дела: институциональный анализ». Дискуссия состоялась в Сахаровском музее 21 декабря 2018 года.