«Закон о жертвах политических репрессий принимали через стенку от Мавзолея»
- Вкладка 1
Выступление состоялось в ходе дискуссии в рамках цикла «Битвы памяти», организованного совместно Фондом Егора Гайдара, Сахаровским центром и Комитетом гражданских инициатив.
Анатолий Голубовский, социолог, искусствовед, журналист:
Удивительно, что на первый план как-то вышла тема компромисса. Поэтому я хочу сказать несколько слов о двух проектах, которые здесь упоминались в качестве возможной площадки для такого компромисса. Прежде всего я имею в виду проект «Последний адрес», в котором сам активнейшим образом участвую. Могу с уверенностью сказать, что этот гражданский проект является результатом некоторого общественно-государственного компромисса. Почему? Потому что те люди, память о которых возвращается через таблички «Последнего адреса», существуют в списках «Мемориала», и они реабилитированы по закону о реабилитации жертв политических репрессий. При этом в этом списке нет огромного количества людей, которые тоже считаются репрессированными по тому же закону, принятому в 1991 году. Например, речь идет о репрессиях с 1917-го по 1991 год – естественно, все таблички, которые появляются в списке «Мемориала», это в основном жертвы 1930-х годов. И, действительно, этот проект принимают все – начальники, милиционеры, ФСБ – потому что он связан с жертвами.
Проект Дениса Карагодина связан с ответственностью палачей. И хотя он тоже является своего рода компромиссом с некоторыми государственными правоохранительными институтами, потому что Денис Карагодин всех палачей своего деда хочет привлечь по существующему законодательству, немедленно возникает исключительно нервная реакция власти. Она почему-то считает, что Карагодин вносит раздор в общество, что начнется гражданская война, хотя на самом деле вместо нее начинается реальный процесс покаяния и примирения – я говорю о письме Денису Карагодину от правнучки палача. Это страшно интересная вещь, связанная с тем, что многие конкретные меры не сопровождаются действиями с точки зрения символической политики. Например, закон о жертвах политических репрессий принимали через стенку от Мавзолея, в котором до сих пор лежит Владимир Ильич Ленин. Поэтому даже существование такого закона, предусматривающего уголовную ответственность и прочее, кажется чем-то недоделанным и незавершенным. В мозгах людей не укладывается подобное символическое совмещение. Ленин в Мавзолее – это понятная вещь, а этот закон не вполне понятен людям, поэтому им кажется, что ничего и не произошло.
На самом деле, действительно, ничего и не произошло, потому что закон не работает. А почему он не работает? В том числе потому, что в 1992 году тоже через стенку от Мавзолея или совсем близко от него происходил процесс над КПСС, закончившийся, как всем известно, ничем. Например, в законе 1991 года указано, что уголовную ответственность должны нести сотрудники ВЧК и НКВД, но в 1995 году приняли другой символический акт. Я говорю о том, когда дату образования ВЧК, 20 декабря, официально объявили днем работников спецслужб. Таким образом власть обозначила преемственность между современными сотрудниками ФСБ и теми самыми чекистами. Поэтому ментальная работа, связанная с попытками каким-то образом добиться компромисса, никуда не ведет.
Не так давно появилась статья Николая Случевского, правнука Столыпина, по поводу празднования столетия 1917 года. В ней он говорил, что нам сейчас пытаются навязать историю искусственного примирения «красных» и «белых», что тогда у всех была своя правда. «Ничего не получится, – говорит Случевский. – Мы, представители первой волны эмиграции, считаем, что никакого примирения и успокоения не будет». Он просто другими словами сказал, что на самом деле наше государство должно заявить, что оно преемствует абсолютно нелегитимному преступлению. Я не вижу тут никакого выхода без очень мощных артикулированных действий в плане символической политики.